Именем закона. Сборник № 2 - Игорь Гамаюнов

Он решил не искушать судьбу и после неудачной попытки штурмовать МИМО отправился служить в армии, отложив все серьезные решения на будущее.

Служил хорошо. Одним из немногих сумел наладить паритетные отношения со «стариками» и удостоиться благосклонного внимания батальонного начальства. Его даже избрали секретарем комсомольской организации — сказалась тут в немалой степени и представительная, располагающая внешность. А к концу службы Трошин получил возможность выбирать, по какой стезе ему двигаться в дальнейшем. В качестве альтернативы военному училищу имелось еще милицейское.

После короткого колебания первое он отверг — в памяти накрепко сохранилось презрение к «солдафонам», культивируемое недостижимым кружком школьной элиты. Милиция — это то, что надо, решил Трошин. Это немалая власть, престижная профессия, уважение и даже страх окружающих. К сожалению, характер своей будущей работы он представлял себе в основном по детективам и уже на втором курсе Высшей милицейской школы должен был признать, что неведение его изрядно подвело. Истинная власть исходила совсем из других сфер. Насчет престижности вопрос тоже был весьма спорным. Работа же предстояла каторжная и неблагодарная. Но менять что-либо было уже поздно. Трошин закончил школу милиции и вернулся в отчий дом.

К тому времени родители все же получили двухкомнатную квартиру, и, хотя напряженность в отношениях супругов существенно упала, Трошин не стал долго обременять их своим присутствием. В тот же год он женился на бывшей однокласснице — дочери солидного торгового работника, отвалившего молодым в качестве свадебного подарка вполне приличную кооперативную квартиру, притом полностью обставленную. С женой Трошину повезло. Девчонка не в пример своему папаше попалась скромная и тихая, к тому же она была по-настоящему влюблена в своего рекламно-красивого мужа.

Кружок школьной элиты давно распался. Все его члены перекочевали в новые кружки, разбрелись по городам и весям, но в памяти и сознании Трошина кружок этот продолжал существовать как некий эталон, как витринный восковой фрукт, пробуждающий у покупателя вожделение и одновременно напоминающий о своей недостижимости.

И все же Трошин не терял надежды. Реальный путь был только один — неудержимый служебный рост. Любой ценой. И он работал не за страх, а за совесть. И одновременно приглядывался, прислушивался, вникал и подмечал, определяя мельчайшие тонкости служебных отношений и свое в них точное место.

Наибольшая опасность его планам исходила как раз от искренних. Искренний, не ощутивший взаимности, имеет полное основание тебе не доверять. Этого Трошин допустить не мог. Довольно скоро он научился стопроцентно имитировать надлежащую степень искренности. Почти. С некоторыми, вроде Викторова, это не проходило.

Движение наверх — это результат тончайшей и сложнейшей политики, сложившейся даже на таком примитивном уровне, как районное управление внутренних дел. Слишком много нитей — внешних и внутренних — определяют его существование. Одни нити тянутся наверх и вниз, другие следуют параллельно почве, но кто может догадываться об их истинных точках где-то там, за горизонтом… Нужно очень хорошо разбираться в этом кружеве, чтобы ненароком не потревожить то, что не положено по рангу. Трошин считал, что разбирается неплохо.

И вот теперь некто Сокольников, несмышленыш и романтик, перся, словно бегемот в посудную лавку, угрожая все перепутать и принести не столько неприятности, сколько утомительные и ненужные хлопоты. Сокольников тоже принадлежал к семейству искренних. Только был еще молод и глуп. Не то чтобы Трошина всерьез беспокоила буза, которую тот поднял, — все это элементарно гасилось своими силами. Но досаду Трошин испытывал. Сокольников портил первые впечатления от деятельности Трошина в качестве руководителя. Он мог вызвать неудовольствие и раздражение многих, от кого зависело продвижение Трошина по служебной лестнице. Поэтому Трошин решил принять кое-какие меры, надеясь, что решение это получит хотя и негласное, но высокое одобрение.

Лучше всего было бы убрать Сокольникова из отдела. Выгнать или вынудить уйти. Но как? То, что с иными проскакивало гладко, с Сокольниковым легко пройти не могло. На редкость и возмутительно наивен Сокольников и вызывающе чист. Не обзавелся знакомцами в торговых точках и на работу не является с запахом алкоголя. Посему нажимать без повода либо создавать повод искусственно — опасно. Не знающий удержу Сокольников может поднять шум. Наверняка поднимет. Толку от шума, разумеется, будет ноль, но шум есть шум. Лишнего шума следует избегать. Значит, нужно ждать случая.

Трошин не стал излагать свои соображения Костину — тот не политик. Даже отговорил его, разобиженного выволочкой от начальника управления, давать Сокольникову втык за инициативу.

А Сокольников, по правде говоря, чувствовал себя эти дни неуютно. Его не оставляло ощущение беспокойства, с ним он засыпал и просыпался. Даже мать приметила, уже дважды приходилось отговариваться усталостью и чем-то там еще. Сокольников понимал, что оказался нарушителем неписаного закона, согласно которому не полагалось ставить своих руководителей в неудобное положение перед вышестоящим начальством, даже если они этого заслужили. И хотя Тонкову он жаловался на следователя Гайдаленка, выходило так, что заодно подвел и Костина, и Трошина. А ведь если они и делали что-то не так, то ведь не по своей воле.

Арестовывать Азаркину никто не стал. Но Сокольников не считал это своей победой. Возможно, размышлял он, Гайдаленок и не собирался ее арестовывать. Только хотел припугнуть и переборщил. Тогда в действиях Сокольникова вообще не было никакого смысла.

Ни Трошин, ни Костин словом не обмолвились о происшедшем. Вообще внешне как бы ничего не случилось. Только в отношениях с Гайдаленком появилась некоторая натянутость, но на это было наплевать, встречались они разве что в столовой, да и то не каждый день. Единственно, что по-настоящему переменилось, — так это степень участия Сокольникова в деле Азаркиной. Сейчас он знать не знал, что там происходит. Никто с ним об этом не разговаривал и никаких поручений не давал. Честно говоря, Сокольников был даже рад. Ему вообще больше не хотелось ничего слышать об этом деле.

К тому же сейчас он был сильно занят. Костин передал ему для проверки анонимное заявление на спекулянтов с колхозного рынка. Таких заявлений в отдел уже поступило штук пять, предыдущим проверяющим поймать спекулянтов не удавалось, и заявления списывались как неподтвердившиеся. Однако факты в заявлениях, по всей видимости, излагались верно, — писал некто хорошо обо всем осведомленный — то ли недовольный конкурент, то ли работник рынка. Факты, правда, были безадресные и трудно проверяемые.

Вот и в этом заявлении вновь говорилось, что некие люди по кличкам Тофик, Али-баба и Рачик торгуют на рынке овощами и фруктами, которые сами не выращивают, а скупают на других рынках. Работают они со «своими таксистами», хорошо им приплачивают за это, а гуляют обычно в ресторане на Новом Арбате.

Тщательно изучив заявление, Сокольников ничего другого придумать не смог, как только пойти на рынок. Два дня кряду, с утра до вечера, он болтался там, но никаких преступников, естественно, не обнаружил. Тем не менее на третий день ему повезло. Познакомился со старушкой, что каждый день продавала семечки в крытом ряду у самых ворот. Познакомился потому, что сам у нее семечки не раз покупал. Собственно, это она с ним познакомилась. «Я смотрю, ты все ходишь, все ходишь, сынок, — сказала она как-то весьма сочувственно. — Из милиции, наверное?»

Оказалось, знает она многих на этом рынке, и Тофика, и Рачика, и Али-бабу тоже знает. По словам старушки, давно уже подмечавшей скуки ради многое вокруг себя, спекулянты предпочитали сравнительно небольшие партии товара подороже, вроде ранних помидоров, мандаринов или гранатов. По масштабам эти трое не являлись особо крупными дельцами, работали ежедневно не покладая рук.

Еще через пару дней Сокольников выяснил, что товар они завозят на рынок по утрам и главная трудность разоблачения заключается в том, что обязанности они между собой предусмотрительно делят. Если двое только скупали, то третий исключительно продавал. Доказать, таким образом, связь «скупки» и «перепродажи с целью наживы» становилось весьма затруднительно, на что спекулянты и рассчитывали.

Торговал Рачик. Часов в семь утра он занимал свое постоянное место на главной «площади» рынка. К этому времени за прилавком уже стоял десяток ящиков плодов и овощей, заботливо подготовленных его партнерами. Тофик и Али-баба к прилавку близко не подходили, весь день сидели в шашлычной напротив рынка и только изредка наведывались посмотреть издали, как идут дела. Часам к четырем товар расходился. Рачик присоединялся к своим компаньонам, и все вместе они отправлялись отдыхать.